Заговор как вернуть бывшего мужа если он живет с другой: Как вернуть бывшего парня — Нож

НА ЛЮБОВЬ СВЕКРОВИ ДЛЯ ВСЕХ смотреть онлайн видео от МУДРОСТЬ… САМОПОЗНАНИЯ… ИНГИ ХОСРОЕВОЙ… в хорошем качестве.

РИТУАЛ НА ЛЮБОВЬ СВЕКРОВИ ДЛЯ ВСЕХ Кто из женщин, имеющих свою семью, любящего мужа и детей, не чувствовал на себе строгий взгляд свекрови, не сталкивался с ее неодобрительными оценками по поводу ведения домашнего хозяйства, обустройства быта. Как часто многим приходиться слышать: «ты не так пеленаешь ребенка» или «снова не помытая посуда», «почему мой сын ходит в плохо выглаженной рубашке» и много других обидных выражений? Сейчас каждая вторая читательница вспомнит какую-либо конфликтную ситуацию с матерью своего супруга. И, не смотря на всю любовь, что мы испытываем к ее сыну, терпеть подобные вещи порой становится невыносимо. Какой бы «золотой» не была сноха, свекровь всегда найдет изъян, к которому поспешит придраться и раздуть до невероятных размеров. Можно понять и её, она-мать, тем более, если этот мужчина ее единственный ребенок, любовь её может быть слишком навязчивой, назойливой, мешающей жить той жизнью, которую мы хотим создать сами. И никто не отменяет женскую ревность, даже материнскую, сидящую глубоко в подсознании, желая властвовать единолично. Самый лучший выход из ситуации- не портить отношения, а постараться найти компромиссное решение, которое устроит всех членов семьи, не задевая их чувства. Ритуал создан как раз для этого. С помощью него многие смогут решить проблему конфликтных взаимоотношений со свекровью, искоренить непонимание, возможно даже неприязнь. Ритуал станет хорошим поводом собрать всю семью за одним столом в теплой и уютной атмосфере домашнего очага. Вам нужно будет приготовить блюдо, лучше всего сладости, над которыми собственно и будет начитываться этот заговор.

История развода — The Atlantic

Семья

История улучшения дома

28 декабря 2021 г.

деревенская раковина. Я хотел остров, уголок для завтрака и два узких вертикальных шкафа по обе стороны от плиты; один может быть для разделочных досок, а другой может быть для противней. Я следил за компанией по производству мебели под названием Plain English в Instagram и делал скриншоты ее кладовых, которые были окрашены в такие цвета, как Киппер и Вареное яйцо. Простой английский стоил целое состояние, но за углом в задней части выставочного зала в Нью-Йорке можно было проверить бюджетную версию под названием British Standard. Но это тоже стоило целое состояние. Я хотел, чтобы был бюджетный британский стандарт. Хотел бы я, чтобы за этой комнатой была комната, шкафы становились все хлипче и хлипче, пока дверь не открылась и не впустила меня обратно в мою собственную дерьмовую американскую кухню, такой, какой она была.

Мой муж разговаривал с архитектором; мой муж разговаривал со строителем. И я продолжал сокращать планы, удешевляя их и упрощая. Я отказался от острова и нашел рабочий стол из нержавеющей стали в интернет-магазине ресторанных товаров за 299 долларов. Я начал фантазировать о том, чтобы заменить прилавки на два на четыре на козлах и повесить горшки на гвозди на стене. Постепенно я понял, что мне не нужна эта кухня. Постепенно я понял, что не хочу этой жизни.

Ремонт делать не хотелось. Я хотел развестись.

Какое-то время я думал — я был совершенно уверен, — что люблю наш дом. Это был грибовидный белый цвет с облупившимися серыми ставнями, что звучит непривлекательно, но выглядело как раз на зеленой поляне Пенсильвании, где оно стояло. Там был большой камин для рождественских чулок и более чем достаточно места для наших троих детей, чтобы они выросли. Даже эта кухня, которая напоминала переулок и наполнялась дымом каждый раз, когда я готовила, беспокоила меня больше в теории, чем на практике. . Не было места для стойки, а свет над раковиной страдал от какой-то проблемы с электричеством. Сколько бы раз мы не меняли лампочку, она мигала и гасла.

Но содержание: боже мой, содержание. Я нанял женщину по имени Люба, чтобы она убирала раз в неделю. Мне нравилось с ней разговаривать. Она была полна разумных советов, например, как мне действительно перестать стирать тряпки вместе с детской одеждой, потому что химикаты могут раздражать их кожу. Она также была полна теорий заговора и евангельской религии. Ее беспокоили микрочипы в вакцинах от COVID-19. У человечества есть еще несколько лет, подумала она, наверное, семь. Затем: апокалипсис.

Даже с помощью Любы в доме царил хаос. Я никогда не мог держать детей и их беспорядок в загоне. Игрушки и книги всегда были под ногами. Крошки — они были повсюду. Я знал, что мне повезло, что у меня есть все эти крохи и дом, в котором они хранятся. Люба помогает. Все еще. Если бы наша кухня стала местом убийства, судмедэксперт мог бы рассказать историю моих дней с этими крошками. Трехпроцентный голубой пластилин Play-Doh; 10-процентный тост; 87 процентов порошка Honey Nut Cheerios: вот кем я был.

Я пылесосил всякий раз, когда было так много крошек, что мне приходилось смахивать их с босых ног, прежде чем лечь в постель. Мне не нравилась уборка пылесосом — спотыкающийся шнур, глухая тряска вокруг ножек дивана, — но мне нравился звук всасываемых крошек, этот тихий стук. Спустя минут семь дом мог принадлежать кому угодно — стюардессе, холостяку, русскому олигарху. Затем на пол падал еще один Cheerio.

Есть эссе, которое я люблю, под названием «Создание дома», написанное Рэйчел Каск. Она написала о своей подруге, которая «управляет своим домом с удивительной небрежностью… На кухне вы часто чувствуете отчетливый хруст от мусора под ногами». Детские комнаты «настолько запущены, что приобрели какую-то дикую красоту, как нетронутые пейзажи». Эта мать не стыдится беспорядка; она свободна. И я хотел быть таким — создавать дом, а не дом меня.

Но крошки меня утомили. Иногда мне казалось, что это метафора, что по мере того, как я становился старше, меня перемалывала пятка моей собственной жизни. Все, что я мог сделать, это устроиться на ковре.

У меня не было тайной жизни. Но у меня была тайная мечта, которая могла быть и хуже. я любила своего мужа; дело не в том, что я этого не делал. Но я чувствовал, что он стоит между мной и миром, между мной и собой . Все, что я испытал — отношения, реальность, мое понимание собственной личности и желаний — было отфильтровано через него, прежде чем я смог получить к ним доступ. Хуже всего было то, что это было даже не его вина; это, вероятно, именно то, что я попросила его сделать, когда нам был 21 год и мы впервые полюбили друг друга, даже если я никогда не говорила об этом вслух. Чтобы укрыть меня от элементов; быть заботливым и широкоплечим. Но теперь я как будто всегда была на цыпочках, пытаясь оглядеться вокруг него. Я не мог видеть, но мог представить. Я начал представлять себе другие жизни. Другие дома.

Что там с разведенными женщинами и недвижимостью? После ужасного разговора, когда я рассказала мужу о своих чувствах и о том, что не думаю, что смогу изменить свои чувства, я прочитала новую книгу Даны Спиотты, Wayward , о женщине, которая понимает, что хочет оставить свой брак только после того, как она импульсивно покупает фиксатор. Я читал книгу Деборы Леви Real Estate о создании собственного дома после того, как ее дети вырастут и уйдут. Тем временем я позвонил агенту по недвижимости, который продал нам наш дом, чтобы сказать ей, что нам, вероятно, нужно выставить его обратно на рынок, и она рассказала мне все о своем собственном разводе — как долго она оставалась, как тяжело это должно было уйти, и как она до сих пор, десятилетия спустя, иногда задавалась вопросом, правильно ли это было. Не беспокойтесь о доме, сказала она; это продаст. Это происходит все время.

Я хотел думать об искусстве, сексе, политике и патриархате. Какую часть своей жизни — я имею в виду структуру своей жизни, но также и ее сущность, свою душу, свой разум — я построила вокруг своего мужа? Кем бы я могла быть, если бы не была его женой? Может быть, я бы сделал микродозу. Возможно, я бы занимался сексом с женщинами. Возможно, я бы написал книгу. Не книга о недвижимости!

Но не было времени думать о больших вопросах. Мой будущий бывший муж и я согласились: нам нужно уехать из Пенсильвании. Это было слишком болезненно; ни один из нас не мог спать в доме. Мы решили вернуться в Нью-Йорк, где жили, когда были моложе, и где все еще были наши друзья, работа и общество. Нам приходилось снимать квартиры и заполнять их минимальным количеством одежды и лего; мы должны были записать детей в детский сад и школу до сентября; нам пришлось продать дом.

Я разделил ножи и вилки пополам. Я упаковала две кастрюли, две сковороды, кофеварку и противень, который оказался слишком большим для крошечной духовки в новой квартире. Я была беременна или кормила грудью большую часть последних семи лет и, наконец, сбросила весь свой детский вес, поэтому в моем шкафу было полно драпированной одежды, которая больше мне не подходила. Я отдал их Любе, и она отправила их по почте в церковь на Украине. Я продал обеденный стол; моя мама взяла детскую качалку. Я опустошил холодильник и отодвинул мусорные баки к обочине. Та жизнь ушла.

Мне не нужно было ремонтировать кухню; Я провел семь лет, ремонтируя себя. Мои дети, три беременности — буквально обновление кишечника. Большое дополнение, затем вычитание, а затем странное бесформенное последствие. Гигантские сиськи грудного вскармливания, которые, казалось, были полностью позаимствованы у тела другой женщины и в конечном итоге возвращены матерям вселенной. А потом все снова и снова. И вот, наконец, мое собственное просеянное, постаревшее тело, которое все еще кажется мне чуждым. Я был домом для своей семьи, а теперь я был пуст.

Мы перевезли детей в квартиру с тремя спальнями в Бруклине. Их отец и я делили наше время между детским домом и квартирой с одной спальней в саду, которой владели наши друзья неподалеку — две ночи на работе, две ночи на отдыхе. Эта установка называется «гнездование» — милое слово для удручающего расположения. Но это было дешевле, чем иметь две большие квартиры, и мы надеялись, что это облегчит детям переход.

Были дни, когда масштабы того, что я сделал, давили на меня. Я все думала, буду ли я чувствовать сожаление или раскаяние. Трудно в этом признаться — это делает меня холодной, такой холодной женщиной, какой меня иногда подозревает мой бывший муж, — но я этого не сделала. Я чувствовал себя сырым, и мне это нравилось. Между мной и миром ничего не было. Как будто я надел солнцезащитные очки, а потом снял их, и вдруг все стало по-другому. Не лучше и не хуже, просто чище, жестче. Холодный ветер на моем лице.

Я причинил столько потрясений, столько страданий, и за что? Он сначала спрашивал меня об этом снова и снова: для чего? Так что я мог положить лицо на ветер. Чтобы я мог видеть солнечный свет. Я не говорил этого вслух.

Но без дома, без мужа, без детей половину ночей, я никогда не чувствовал себя таким незащищенным, там, на скале одинокой жизни. Я пытался притвориться, что мне не страшно, но это было так. Дважды, пытаясь в одиночку уследить за детьми в парке, я потерял старшего сына. Он побежал вперед на детскую площадку, и я потерял его. Я смотрел и смотрел, а потом я выкрикнул его имя, а потом я запаниковал. Однажды чужой муж, наконец, помог мне найти его. Дорогая, помоги бедной женщине , вероятно, сказала ему жена. Они жалели меня, а мне было все равно — я была отвратительна от благодарности. Я встал на колени, взял сына за плечи и нежно встряхнул его, а своим серьезным, дрожащим голосом заговорил о том, что нам нужно быть в большей безопасности.

В этот момент я остро соскучился по комфорту нашего двора в Пенсильвании, по тихой улице, по качелям, которые принадлежали только нам. Прошлым летом у нас на заднем дворе жил олененок, день за днем ​​рыскавший в высокой траве. Самка оставит своего детеныша, пока будет добывать корм, а детёныш останется тут же, идеально замаскированный, пока она, наконец, не вернётся с набитым клевером ртом. Олененок был таким хрупким, что я едва мог смотреть на него. Моему сыну всего 6 лет. Он не знает самого худшего, что может случиться. Я не хочу, чтобы он знал. Я? Я восхищаюсь его самоуверенностью, но иногда думаю, не мог бы он использовать немного больше этого животного интеллекта — под которым я, полагаю, подразумеваю страх.

Поздней осенью, к моему огромному облегчению, у нас было предложение по дому. Когда сделка состоялась, мы с бывшим договорились, что можем позволить себе отдельные квартиры. Я начал задаваться вопросом: что я буду делать с квартирой, когда она станет моей квартирой ?

До этого место было пустым, беспристрастным. Казалось неправильным украшать, вешать что-либо на стены, пока отец детей и я делили это. Я уже приложил так много своей воли к его миру. Кроме того, я хотел избавиться от мысли, что дом, который я построил, определяет меня, что я стал более реальным благодаря ведению домашнего хозяйства. И все же в этом была правда. Большая часть ведения домашнего хозяйства просто материальна: капсулы для посудомоечной машины, плотные шторы и контроль крошек. Но так много историй. Может быть, я действительно хотел чего-то нового — вещей, которые выбирал только я, вещей, которые позволили бы увидеть мое скрытое «я».

Меня это немного смутило; это казалось лицемерным. Тем не менее, думая о будущем, я купил несколько гравюр. На одном из них был изображен мужчина, смотрящий вверх на гигантскую стену закутков, как в сувенирном магазине при музее или в детском саду. Кубики были заполнены предметами: наутилус, шляпа, небольшой вулкан. Он назывался Все на своем месте . Я хранила его под детской кроваткой.

Мы рассказали детям, в чем дело, и двое старших, кажется, поняли: у мамы будет место, у папы будет место, и оба места будут их. Мы все будем в нескольких минутах друг от друга, сказал я. Это, конечно, было бы удобно, но я сильно переживал по более глубокой причине: я хотел, чтобы они чувствовали себя как дома в обеих квартирах, но еще больше я хотел, чтобы они чувствовали себя как дома в блоках между ними — чтобы они чувствовали себя частью своего дома. район, государственная школа и парк, тротуары и город за ними.

Разбив нашу семью, я забрал у своих детей то, что им уже не вернуть. Естественно, я много думал об этом. Я ничего не мог дать им взамен, кроме, может быть, способа существования в мире: быть открытым ему и открытым в нем.

Детей не интересовали прилавки из мыльного камня или петли на шкафах. Я все больше и больше понимал, что мне нужно для них общественное, а не личное пространство. Может быть, они с самого начала знали бы, чего не знал я, что им не обязательно владеть игровой площадкой, чтобы делить ее: манеж, отполированный тысячами рук, потайные затененные комнаты под горками, родители, наливающие воду. воздушные шары для всех проходящих детей.

Всю осень мы почти не ходили домой. Мы жили от детской площадки к детской площадке и к парку на диете из сэндвичей с арахисовым маслом и мягкого мороженого. Ночами в одиночестве я встречался со старыми друзьями, лихорадочно заводил новых друзей, слишком много говорил о своей личной жизни за выпивкой с коллегами. В городе я чувствовала себя солидно: способная женщина, заботящаяся о своей семье.

Сложнее было сохранять эту уверенность в доме, где, наверное, я все еще ждала мужа.

Однажды, идя по улице, мой старший спросил меня: «Мама, у тебя есть фантазии?»

«Гм…» Я остановился. «У меня есть фантазии, но они своего рода личные. У у вас есть какие-нибудь фантазии?

— Да, — сказал он, — конечно. Как подкова — к удаче».

Я смеялся, но это имело смысл. Он перепутал фантазии и суеверия . В те месяцы я часто чувствовал, что в нашей жизни было что-то фантастическое, что, вырвав нас из незыблемости дома, я сделал нас более свободными, но в то же время и менее реальными. Втайне, не имея мужа, я подозревала, что мне что-то сходит с рук. У меня был иррациональный страх, что, если я выйду из себя из-за детей, или буду изо всех сил пытаться заработать арендную плату, или выпью слишком много белого вина, или даже признаюсь, что мне очень тяжело, брачная полиция постучит в мою дверь. «Извините, мэм», — говорили они. «Вы просто не можете взломать его». Они вручали мне мою повестку. Мне придется ползти обратно в Пенсильванию.

В декабре мне пришлось вернуться в Пенсильванию. Это была неделя перед датой закрытия, и мне нужно было убрать последние наши вещи.

Я уехал в конце лета, и теперь деревья были голые, но место выглядело так же красиво, как и прежде. У людей так много суеверий о счастливом доме, так много традиций. Подкова над входом, мезуза у двери. Вот еще: никто не хочет покупать дом, где случилось что-то печальное. Один из первых советов, который дал мне наш агент по недвижимости, заключался в том, что никто не должен знать, что наш брак подходит к концу. Мы просто скажем, что ты переезжаешь по работе, сказала она мне (что, если быть точным, тоже было правдой! Жизнь в Нью-Йорке был на лучше для нашей карьеры). Позаботьтесь о том, чтобы ваш муж держал одежду в шкафу, сказала она.

Я понимаю, чего люди боятся. Но призрак моего брака не живет в этом доме. Этим камням почти 200 лет — они пережили гораздо больше штормов, чем мои. Призрак моего брака, если он вообще живет, живет со мной, уныло преследуя меня, бросая на меня грустные взгляды. Как и моя мать, он разочарованно оглядывает маленькую квартирку, пустые стены, спрашивая: «Правда?»

Внутри дома я сначала занялся шкафами. Я вынул блейзеры, рубашки и галстуки, так символично висевшие там. Мне пришло в голову, что это может быть последний раз, когда я буду складывать его одежду; Я попытался сделать это аккуратно. Я думал, что напишу там кое-что: упакую вещи, а затем выпущу свои чувства. Но сборы заняли несколько часов, и к девяти вечера у меня болела спина, а грузчики приезжали так рано утром. Я легла в темном доме и, как и много лет в качестве жены, ничего не писала.

На следующий день, вернувшись в Бруклин, я украсил дом к Рождеству. У нас больше не было камина, поэтому я прибила веревку к стене за диваном и повесила туда чулки. Тогда я побежал покупать елку. Я думал, что будет тяжело нести его одному, но это не так, не очень. Я вкрутил его в подставку и натянул лампочки, и у меня не хватило времени пропылесосить иглы. Возвращая детей из детского сада в синей декабрьской темноте, я сказал, что дома их ждет сюрприз. Они побежали вперед и остановились возле нашего дома. Они смотрели на дерево, светящееся в окне, а я смотрел на них.

Может быть, я обманываю себя. Может быть, я ни от чего не свободна и хочу только других вещей, другого дома, может быть, когда-нибудь — признайтесь — другого человека. Может быть, я снова начинаю ту же самую историю. «За что?» вы спросите меня, и вы будете правы.

Но я так не думаю. Я думаю, что делаю что-то новое.

ЭКСКЛЮЗИВ: Бывший партнер обвиняемого Пола Пелоси в нападении ДеПейп раскрывает новые подробности о подозреваемом

• Насколько безопасен ваш район? Ознакомьтесь с трекером безопасности Bay Area

• Watch ABC7 NewsCasts on Demand

• Отслеживание засухи: карта показывает условия в области SF Bay Area

• ABC7 Bay Area 24/7 Live Stream

  Watch Now

Watch Live Live

Приветствуя, Приветствуя.

Ваша учетная запись

Выйти

nancy pelosi

Воскресенье, 30 октября 2022 г.7004″ frameborder=»0″ allowfullscreen>

Бывший партнер человека, обвиняемого в нападении на мужа спикера Пелоси в их доме в Сан-Франциско в пятницу, раскрывает новые подробности о подозреваемом.

САН-ФРАНЦИСКО (KGO) — Бывший партнер человека, обвиняемого в насильственном нападении на мужа спикера Нэнси Пелоси в их доме в Сан-Франциско в пятницу, раскрывает новые подробности о подозреваемом. Я бывшая спутница жизни Дэвида ДеПейпа и мать его детей», — сказала Оксана Тауб, звоня из Калифорнийского института женщин в Короне, штат Калифорния.0003

Тауб — более известный как «Цыган» — известный нудистский активист, выступавший с ABC7 в 2013 году на акции протеста в Сан-Франциско.

«Мы просто хотели прощупать почву, чтобы увидеть, насколько полицейское управление соблюдает наши права на первую поправку», — сказала Тауб в 2013 году. Теперь она рассказывает о давних отношениях с Дэвидом ДеПейпом.

«Он психически болен. Он был психически болен в течение длительного времени», — сказал Тауб, который в прошлом году был признан виновным по 20 пунктам, включая попытку похищения 14-летнего мальчика возле его средней школы в Беркли.

СВЯЗАННЫЙ: Кто такой Дэвид ДеПейп? Что мы знаем о подозреваемом в нападении на мужа Нэнси Пелоси в доме в Сан-Франциско. Вместе они воспитывали двоих сыновей и дочь около семи лет назад.

Она описала случай, когда ДеПейп вернулся домой после исчезновения на год.

СВЯЗАННО: По мере приближения дня выборов лидеры района залива говорят, что тон, политический тон нуждается в изменении на фоне нападения Пелоси

«Он вернулся в очень плохом состоянии. Он думал, что он Иисус. Он постоянно был параноиком, думая, что люди преследуют его», — сказал Тауб. «И потребовался хороший год или два, чтобы вернуться к тому, чтобы быть наполовину нормальным».